– Ты что, Гарик… видишь же, что с Динькой… Ему еще рано. Нельзя!.. – Мать с ужасом и тревогой смотрела на сына. Холодная мамина ладошка легла на лоб – и сразу полегчало.
– Все, Гарик, закрывай, поехали, в дороге поговорим…
На этот раз машина завелась сразу и ничего ее не удерживало. Довольно долго они ехали в полном молчании.
– Ее нельзя отпускать, сын.
– Куда ее нельзя отпускать?
– Никуда. Вообще нельзя, после того как она видела Мора, Леньку, наш уклад.
– Ну и что с того? Да она никому и не скажет.
– Не скажет? Вот как? А почему, сын? С чего ты взял, что она будет молчать?
– Ну… Я ее об этом попрошу.
– Ты уже попросил ее остаться. Она послушалась?
– Так вы что ее… Убьете???
– Мать же просила тебя остаться дома.
– Мама?
– Динечка, послушай меня…
– Убери руку! Так вы что, собираетесь ее…
– Денис, успокойся! Я тебе все объясню…
– Объясняй. Ого… это где мы, на кладбище, что ли?.. Никто никуда не пойдет. Здесь объясняйте… Мор? Откуда он здесь?.. Ничего, снаружи подождет. Пусть лучше дядя Слава выйдет, а то здесь тесно…
Мамин брат, как всегда безмолвный и исполнительный, вышел; обиженный невниманием Мор уселся на капоте. Денис остался наедине с родителями, бесчувственная Ника была не в счет.
– Динечка, ты уже большой, должен все понимать…
– Но еще недостаточно взрослый, чтобы исполнить то, к чему призван.
– А к чему я призван?
– Мы говорили. Ты, когда повзрослеешь, а тот день не за горами, должен будешь изменить существующий сегодня миропорядок.
– А чем этот плох?
– Всем он плох, неужели ты сам не видишь? Человечество – мелочное, лживое, подлое, двуличное. Головной мозг дан человеку не для того, чтобы одною половиной служил он распятому, а другою…
– Так я что, должен Апокалипсис учинить?
– Нечто вроде… На самом деле ты должен это никчемное человечество спасти от самоуничтожения, а во вторых – вправить ему мозги, чтобы не раздваивалось в служении своем и в морали.
– Допустим. – Денис и раньше догадывался кое о чем, но сейчас предстояло решить более насущные проблемы, философия подождет… – А к Нике – какое это имеет отношение?
– Самое непосредственное. Слишком многое зависит от твоего благополучия, телесного и… эмоционального. Нечисть, вражеская рать, мерзость – рассеяны всюду, они пропитали всю землю своею гнусью, они знают, что ты родился, и ищут тебя, дабы уничтожить. Тот, кто сильнее их, тот, кто превыше всех – не может лично все исправить. Он нам доверил быть здесь, с тобою, защищать тебя, помогать тебе, пока ты не обретешь призвание… Но до той поры ты уязвим.
– Мама, это правда?
– Да, Денис.
– Значит, ты мне не отец?
– Он всегда был тебе как отец, он любит тебя.
– А ты… мама?..
– Я твоя мать, ты мой сын, моя плоть и кровь… Сын мой, я мама твоя, я тебя родила… Динечка… О, мой дорогой!..
Денис всегда терял самообладание, когда мать начинала плакать… Вот и сейчас он почувствовал, как защипало под веками… Он не удержался, тронул ее за плечо, потянулся губами… Но… Денис стиснул зубы.
– Я не хочу, чтобы Ника умерла!
– Она… не умрет…
– Я хочу, чтобы она целой и невредимой вернулась домой и чтобы никто из вас не преследовал ее, не лишал разума и жизни!
– Боюсь, что это невозможно, сын. Слишком многое за…
– Я ТАК ХОЧУ! Я, НАДЕЖДА ПОГРЯЗШЕГО ВО ГРЕХАХ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА! ВАМ МАЛО ТОГО, ЧТО ЭТО Я ХОЧУ, ЧТОБЫ БЫЛО ТАК?
– Недостаточно. Над нами воля, которая важнее твоей, и перст указующий…
– А СЛАБО ЭТОМУ ПЕРСТУ УКАЗУЮЩЕМУ ПОИСКАТЬ СЕБЕ НОВОГО МЕССИЮ??? ИЛИ ВЫ ДУМАЕТЕ ПОМЕШАТЬ МНЕ РАСПОРЯДИТЬСЯ МОИМ Я???
Багровым стал окружающий мир, ворон Мор сплющился, распластался на капоте, мать в полуобмороке скорчилась на переднем сиденье, зажав страдающие уши наманикюренными пальчиками, отцовские глаза в водительском зеркале выпучились до предела, ручищи вцепились в руль, костяшки пальцев побелели, но сидел он по-прежнему прямо, и только затылок его излучал упрямство и гнев.
– Я ее люблю, и она останется жить. Так будет, или не будет никак.
В наступившей тишине эти слова прозвучали так буднично и неуместно, что Денис и сам засомневался: он ли это сказал? В мир вернулись обычные краски, желтая кленовая пурга за окном улеглась, дядя Слава выпрямился и теперь отряхивал с задницы мусор и кусочки земли, Морка отлепил грудь от капота, потряс крыльями, почистился наскоро и с беспокойством посматривал на Дениса, постукивал по стеклу: явно просился к нему на руки. Ника по-прежнему лежала безвольной куклой на заднем сиденье. Юбка ее задралась почти до самого верха, обнажая бедра в темных колготках, но в данную минуту это зрелище Дениса не интересовало абсолютно. Он даже одернул юбку, но оставил лежать Нику в прежнем положении. Мать молча и выжидающе смотрела на того, кого Денис всегда считал своим отцом, а тот, в свою очередь, вроде как выключился из окружающего, сидел неподвижно и словно бы даже не дышал… Прошло минуть пять.
– …Как говорится – из двух зол меньшее. Быть посему. Мы лишим Нику памяти о нескольких часах ее жизни, тех, что она провела у нас дома и с тобой. Так можно? – Отец очнулся и поворотил к нему хмурое лицо.
– Да, конечно, – облегченно согласился Денис.
– Ты никогда не будешь пытаться с ней… заново подружиться и проводить время. Никогда. Ты понял?
– Да… папа… – Что-то заворочалось в груди, но это «что-то» – потом, позже вырастет в ощущение разлуки, в боль от разбитой любви, а сейчас это пустяк на фоне победы… Ника будет жить, вот что главное…
– Принять меры надо будет прямо сейчас, на этом месте. Может, быть они даже и не почуют. Начинаем обряд и уезжаем. Слава, садись. Мор, в машину. Денис, возьми Морку, поддержи Нику… Как только закончим – сразу ходу – и никто ни единого звука до самого города. Может быть, обойдется… Пожелай вслух, Денис, ты должен пожелать. Подай руки – мне и матери…
Мерседес с силой рассекал воздух, спидометр показывал сто пятьдесят. Все молчали, Ника уже просто спала, ее сон должен быть закончиться возле дома. Денис левой рукой прижимал девушку к себе, у нее было такое нежное, худенькое плечо, шелковые ароматные волосы, у Дениса гулко бухало сердце… И он понял внезапно причину своих головных болей… Жалость – вот что их вызывало.
* * *
– Ой и хорош в этом году мед! Ох и душист! А, Федоровна?
– Да и в том был неплох.
– Ну ты не равняй! В прошлом-то году мед был хороший, да и все. А в этом – особенный. Да что у тебя, нюхалку заложило?
– Да уж не молоденькая, и чутье не то.
– Вот и дари тебе после этого. Ну на вкус повспоминай!
– Не-ет, не вспомню. Это ты у нас, Силыч, не хуже ведмедя в меду-то разбираешься. Еще кружечку?
